Добавлено (18.03.2013, 22:33)
---------------------------------------------
На её глаза вдруг навернулись обжигающие слёзы. Что-то случилось до этой аварии. Что-то ужасное, непоправимое и безнадёжное, чего никогда нельзя вернуть. Над головой что-то тревожно запищало, Швед вскочил, из коридора прибежала медсестра, все забегали, засуетились, и она снова провалилась в сон, так и не успев задать ему самые главные вопросы. Какую музыку она любит? Какие книги читает? Что с ней случилось? И главное – КТО ОНА?     
Он принёс «Белую гвардию» и весь следующий вечер просидел у её изголовья. Звук его спокойного ровного голоса усиливал магию Булгакова, и ей стало казаться, что именно эти «чтения» излечивают её быстрее лекарств. Через неделю в один из таких вечеров она вдруг совершенно неотвратимо и бессовестно заснула – сама, без укола, чем несказанно обрадовала врачей. И всё было бы просто прекрасно, если бы он хоть слово сказал ей о том, что с ней случилось. Он умудрялся даже не называть её по имени, отделываясь нейтральным «малышом» или «девочкой». Все вокруг называли её Настенькой, но это имя как-то неловко сидело на ней, почему-то не прилаживалось и напоминало что-то смутное и страшное. А Виталий, единственный человек, который был рядом с ней почти постоянно, пресёк разговоры на эту тему раз и навсегда в первый же вечер, лаконично отрезав: «Дядю спроси». И однажды, когда немного отошла от тяжёлого наркоза после очередной пластической операции, она наконец решилась на
серьёзный разговор с дядей.     
Её поразил первый же ответ на, казалось бы, самый простенький вопрос – почему все называют её Настей, а она никак не может почувствовать себя уютно в этом имени. Дядя Арсений тяжело вздохнул, покачал головой и твёрдо ответил:
- Да потому что это не твоё имя. Никакая ты не Настя Родзильская. Ты Суровцева. Елизавета Романовна. Дочь моих лучших и, к несчастью, ныне покойных, друзей Маши и Ромки Суровцевых. Ты и сама бы скоро вспомнила, так что я лучше сам тебе объясню всю ситуацию с этой аварией, Зюзя.    
От звука собственного, родного и такого… интимного детского имени в её голове словно вспыхнула нестерпимо яркая лампочка, и все воспоминания о том вечере обрушились на неё, как цунами. Как мучительно долго тянулось время, а Насти всё не было. Как она, отчаявшись, набрала свой домашний номер, и бесцветный мужской голос в трубке напористо поинтересовался, кто её спрашивает, – а ведь никаких мужчин в её доме быть не могло, а тем более посторонних! В каком липком ледяном ужасе после трёхдневного мучительного ожидания услышала она в местных новостях, что во время взрыва в своей собственной машине трагически погибла подозреваемая в убийстве Мадонны Рамм  любовница её мужа Елизавета Суровцева вместе с мужчиной, в котором следствие подозревает мужа убитой, видного бизнесмена Сергея Рамма, – тело Суровцевой кое-как всё же удалось опознать, а вот насчёт мужчины есть ещё сомнения. Как, напрочь забыв о собственной безопасности, заливаясь слезами, она схватила Настину сумочку с документами и выбежала на улицу, чтобы поймать такси и немедленно ехать, лететь, мчаться куда-то – то ли в морг, то ли в милицию, то ли просто куда-нибудь, но не оставаться дома, наедине с собой, оплакивать подругу, любимого и трагическую несправедливость. Как выскочила в сумерках на проезжую часть, в стекле слёз различив только огромные, летящие прямо на неё жёлтые огни, – и как от удара наступила наконец долгожданная темнота, пустота и
благословенное забвение…

Добавлено (24.03.2013, 20:28)
---------------------------------------------
Девочки, если кто-то читает - делайте, плиз, пробелы, а то не могу закидывать большие куски, лимит не пускает

Добавлено (05.04.2013, 16:28)
---------------------------------------------
—Давид, – поспешил я сгладить свою бесцеремонность, протягивая ему руку.

—Сэкито, – тихо ответил монах, коснувшись моей руки.

—Это ведь не настоящее ваше имя? – не смог удержаться я от бестактного вопроса.

В ответ монах лишь кротко улыбнулся и неопределённо пожал плечами.

—Я, вот, путешествую по Азии, – снова неуклюже попытался я наладить диалог. – А вы, наверное, здесь живёте?

—Нет, – достаточно мягко, но как-то уж слишком на мой вкус лаконично ответил монах.

Поняв, что что-либо выудить из моего собеседника будет крайне нелегко, я вздохнул и отвернулся к окну. Уже через минуту наш поезд зашипел словно пробитое автомобильное колесо и, лязгнув вагонными сцепками, тронулся с места.

***

Мимо то и дело проносились обшарпанные лачуги и разваливающиеся сараи. Роскошь Сайгона давно сменилась простой незамысловатостью сельских пейзажей Вьетнама. Пионеры в красных галстуках улыбались мне с огромных установленных вдоль путей  плакатов, оживляя в памяти картины давно канувшей в Лету эпохи.

Люди. Тысячи людей. Каждый со своей уникальной историей, переплетённой с тысячей других нитей. Вместе они образуют неповторимую паутину жизни. Я был одержим этой идеей. Я точно знал когда и как окончится моя история; в ней не было неопределённости или тайны. Всё что мне оставалось – с лёгкой грустью оглядываться назад; впереди меня уже ничего не ждало.

Ласковое осеннее солнце и встречный поток тёплого воздуха давно уже высушили вагонное стекло, стерев последние следы ещё совсем недавно разыгрывавшейся здесь драмы. За последние несколько часов ни я, ни мой случайный попутчик так и не произнесли ни единого слова. Возможно, мы так и провели бы весь долгий тридцати-часовой путь в молчании, если бы не одно, на первый взгляд совершенно случайное происшествие. Наш поезд остановился на небольшом полустанке, название которого я не решился бы повторить. Мы стояли, ожидая отправления, уже минут пять или десять, когда за окном,  на шедшей вдоль путей дороге, большой облезлый грузовик повстречался с ехавшей на мотороллере молодой вьетнамкой. Самого столкновения я не видел – как и в случае с дождём я лишь был свидетелем его последствий.

Разбитое двухколёсное транспортное средство отбросило в кусты,  далеко от искалеченного бездыханного тела. Вокруг собиралась толпа зевак. Бледный водитель грузовика хватался за голову и что-то беззвучно повторял себе под нос. Словно камень брошенный в воду, это событие породило множество волн. Последствия, которые должны были изменить многие судьбы. И лишь на мою судьбу уже ничто было не в силах повлиять. Так,  во всяком случае, мне тогда казалось.

—Смерть неизбежна, – внезапно нарушил молчание монах.

Два тихих слова взорвали тишину купе. Даже не надеясь разговорить попутчика, я уже успел забыть о его существовании. В его голосе не чувствовалось ни грусти, ни печали – он просто констатировал факт. Да, смерть неизбежна, как неизбежны старость или походы к стоматологу. Но это не делает эти вещи более приятными или приемлемыми. Каким-то образом, моему попутчику удалось в одной фразе уместить всё то, что безраздельно властвовало над моим разумом последние полгода.

—Неизбежность не делает её менее пугающей.

—Не  нужно её бояться. Смерть освобождает нас.

Я непроизвольно напрягся. Последнее, что мне сейчас было нужно, так это очередная проповедь. Я уже был сыт по горло пустыми речами, одержимых идеей записать себе в актив ещё одного “спасённого”, заполонявших больницу сектантов и проповедников. “Вы верите в Бога?”, “Я бы хотел поговорить с вами об Иисусе” – так начинались и, в большинстве случаев, и заканчивались все мои с ними разговоры. Словно стая голодных волков вокруг раненного лося, они кружили вокруг меня с того самого момента, когда я впервые услышал свой приговор.

—Освобождает от страданий? – с лёгкой усмешкой поинтересовался я у своего собеседника. – Или от самой жизни?

—От груза прошлых ошибок, – спокойно ответил он, не отводя взгляда. – А так-же от власти порочных идей и глупых убеждений.

Добавлено (05.04.2013, 16:29)
---------------------------------------------
—Несколько радикальное избавление. Это всё равно, что лечить головную боль декапитацией.

—Всё зависит от того, насколько сильно вы к ней привязаны, – улыбнулся одними глазами монах.

—К голове или к жизни?

—Вы начинаете видеть разницу, – усмехнулся мой собеседник.

—Мне кажется, потеря одного, в некоторой степени, ведёт и к потере другого.

—Это очень материалистический взгляд на вещи.

—А вы верите в бессмертную душу и жизнь после смерти?

—Нет. Я верю, что воспоминания о былых неудачах не дают нам двигаться дальше, а иллюзия понимания сути окружающего нас мира мешает познавать истину. Великие открытия и свершения делают люди, которые не знают, что это невозможно, а меняют наши взгляды на мир те, кого мы не успели ещё убедить в своей правоте. По-этому, чтобы двигаться вперёд, нужно время от времени умирать.

—То-есть, уступать своё место тем, кто ещё не успел набить своих собственных шишек?

—Да.

—И всё равно, я не хочу умирать. Я хотел бы жить вечно.

—Вы будете жить вечно. Но умереть, рано или поздно, вам всё-же придётся.

—Я не верю в реинкарнацию, жизнь после смерти, вечную душу и прочую эзотерическую чушь. Но даже если бы это и было правдой – какой мне прок в новой жизни, в которой я буду какой-нибудь глупой букашкой на лугу? Прогресс, в конце концов, заключается в накоплении знаний, а не в их утрате.

—Вы видите себя чем-то обособленным, отдельным от всего остального мира. Отсюда и чувство потери.

—Вы знаете, все эти разговоры о единении всего живого, вселенской гармонии и прочих высоких материях всегда оставались для меня не более чем разговорами. В душе я всегда был материалистом, и навряд ли что-то способно изменить это. Во мне просто нет веры.

—Многие в это верят, но очень немногие действительно понимают.

—И вы, конечно же, один из тех, кто понимает, – как можно серьёзнее, едва скрывая ехидство, поинтересовался я у своего собеседника.

—Мне бы хотелось в это верить, – добродушно усмехнулся он мне в ответ.

—А мне объяснить сможете?

—Могу попробовать. А что именно вас интересует?

Я не был уже уверен, смеётся ли надо мной монах или говорит серьёзно.

—Ну, обычный набор: в чём смысл жизни, есть ли жизнь после смерти...

—Определённо есть, – не задумываясь отрезал мой попутчик.

—И вы об этом знаете... откуда? – недоверчиво подался я вперёд.

—Из личного опыта.

—А вот это уже интересно, – я снова откинулся назад на вагонной лавке, предвкушая дальнейшее развитие беседы.

—Это произошло уже после того, как я принял прибежище в монастыре и решил посвятить остаток свой жизни поиску её смысла....

Внезапная симпатия к сидевшему напротив человеку кольнула меня в грудь. В чём-то он был даже немного похож на меня. Или во всяком случае, был куда менее отличен от меня, чем мне представлялось ранее.

—На самом деле, довольно глупая история, – широко улыбнувшись, продолжил он. – Я подскользнулся на лестнице и упал.

—Вы пережили состояние клинической смерти? – попытался предположить я.

—Нет, – отмахнулся монах. – Просто сильно ударился головой.

—И...?

—А когда пришёл в себя, то ничего не мог вспомнить.

—И как всё это связанно с жизнью после смерти?

—В некотором смысле, я умер. Тот я, который жил до падения больше не существует. Моя жизнь, какой я её помню начинается после его смерти.

—Ну, – немного разочарованно протянул я. – Это ведь не то же самое...

—А как вы понимаете смерть?

—Смерть – это когда всё чем я когда-либо был перестанет существовать. Моя плоть умрёт, а моё сознание растворится в океане небытия... – пафосно продекламировал я.

Добавлено (05.04.2013, 16:29)
---------------------------------------------
—Если вы – это ваше тело, то вас давно уже нет. Все, до последнего атома в нём полностью меняются каждые несколько лет. Если я снова встречу вас через дюжину лет – это будет уже совсем другой... физический объект.

—Атомы другие, суть та же.

—Мы не те, кем были при рождении или кем будем в момент смерти. Мы можем расти или стареть, отрастить живот или потерять конечности. Так в чём же суть?

—Моё сознание. Мои воспоминания и мой жизненный опыт. Мои привычки и склонности, таланты и слабости. Мои убеждения и моё видение мира.

—До того, как стать монахом, я был совсем другим человеком. Я придерживался других взглядов, в моей жизни были другие ценности и ориентиры. Моё тело с тех пор изменилось, я по-другому вижу мир. Я утратил всякие воспоминания и жизненный опыт. Если у меня и есть какие-либо таланты – я о них ничего не знаю. Так как я связан с тем человеком, что был до меня?

—А откуда вы знаете, что вы так сильно отличаетесь от него? Вы ведь не помните...

—Всё что я знаю о своей жизни до того дня, я знаю со слов других людей. Других монахов. Они рассказали мне, кем я был до того, как стать монахом.

—И кем же вы были?

—Я был вором и  убийцей.

Я немного оторопел. Не знаю, что поразило меня больше: то, что мой, казавшийся столь порядочным человеком собеседник оказался преступником или то, с какими лёгкостью и равнодушием он говорил об этом.

—И вы им поверили? А что если они обманули вас? – ухватился я за внезапную догадку. – Может вы и монахом-то не были?

—Передо мной стоял выбор: я мог попытаться вернуть своё прошлое и снова стать его рабом или быть свободным от него. Я выбрал второе.

—Я не понимаю, как можно освободиться, лишив себя собственной личности.

—Воспоминания о прошлых неудачах и ошибках формируют наше будущее.  Я не знаю кто я и могу быть кем угодно. Возможно, я трус и подлец, но не зная этого я свободен быть кем-то другим.

—И всё-же я убеждён, что когда мир вокруг меня перестанет существовать, а я перестану существовать в нём, вся философия мира будет уже бессильна.

—После того дня я часто задавался вопросами. Кто я такой? Тот-же ли я человек, что до него или совсем другой? Умер ли я и родился заново или продолжаю жить, как и прежде? Чтобы ответить на эти вопросы, мне нужно было понять в чём заключается моя суть.

—И к какому выводу вы пришли?

—Я решил исключить все абсурдные и очевидно неверные варианты. То, что останется в итоге и будет истиной. Что есть река: берега или вода, бегущая в них? И разве её начало не существует одновременно с её концом? Я непрерывно думал над этим, отбрасывал одно ошибочное решение за другим.

—И что же осталось в конце?

—Ничего.

—Ничего?

—Я пришёл к заключению, что меня не существует.

—Как это?

—Я – не более, чем совокупность событий и действий, просто образ в сознаниях людей, смотрящих на меня. Как след воды на стекле...

—След воды на стекле?

—Или “отражение вселенной, застывшее в мгновении”, если вам больше нравятся поэтические метафоры, – рассмеялся мой собеседник.

—Нет, уж лучше про воду и стекло. Оно как-то понятнее.

Добавлено (05.04.2013, 16:30)
---------------------------------------------
—Хорошо, попробую объяснить по-другому. Каждый раз, когда вы с кем-то общаетесь, вы что-то от него берёте. Фразу, мысль, привычку, идею. Она становится частью вас. Этот человек становиться частью вас. Вы сами – немыслимая смесь, винегрет из тех людей, которые попадались вам на пути. Так понятнее?

—Думаю да.

—А если так,  то пока хоть один помнящий вас или несущий в себе ваши мысли человек жив, вы не можете по-настоящему умереть. Воспоминания обо мне навсегда останутся с вами. Вы будете не раз мысленно возвращаться к этому разговору, не раз обдумывать то, что я вам рассказал. Я буду жить в вашем сознании, хотите вы этого или нет. Однажды встретившись, люди навсегда остаются связанны друг с другом.

—Обещаю всегда помнить эту встречу, – улыбнулся я.

—Я тоже не забуду вас.

***

Как и предсказывал мне мой случайный попутчик, впоследствии я снова и снова мысленно переносился в тот день, старательно восстанавливая в памяти каждую мельчайшую деталь. Монаха в оранжевой тоге, поцарапанный вагонный столик, обсохшее на солнце оконное стекло, попавшую под колёса грузовика вьетнамскую девушку...

Нет, конечно же я не верил его словам и не воспринимал всерьёз его безумные речи. Вся эта метафизика и восточная философия – всё это было не для меня. Я был закоренелым материалистом, им и оставался до самого конца. Но несмотря на это, каждый раз, вспоминая наш с ним разговор, я испытывал странное, незнакомое мне доселе чувство внутреннего комфорта. Бушевавший во мне ранее шторм сомнений и противоречий утих, уступив место умиротворённому созерцанию. Страх перед скорым и неизбежным концом, терзавший все эти месяцы, словно голодный хищник мою душу, окончательно отступил.

Поначалу, едва вернувшись назад в хоспис,  я много думал о том, насколько неправильно и даже бестолково я прожил свою жизнь: гонялся не за тем, желал не того, дружил не с теми. Весь мой жизненный путь предстал передо мной чередой неверных решений и нереализованных возможностей. Но, пожалуй, самым ужасным во всём этом было то, что времени что-либо исправить у меня уже не оставалось – я доживал последние, отпущенные мне врачами дни своей жизни. Ещё совсем недавно подобные мысли, скорее всего, повергли бы меня в уныние. Но то было раньше – до разговора с монахом.

В тот день, в поезде, он напоследок сказал мне: “Я верю, что когда я в последний раз закрою глаза, их откроет кто-то другой. Кто-то, кто не будет мной, но будет продолжением меня”. Я много думал над значением этой фразы и, кажется, наконец понял её истинный смысл.

Мой недолгий путь был уже почти завершён. Подобно капле дождя на стекле, я смотрел в безбрежный океан небытия перед собой и мог лишь украдкой оглядываться на оставленный позади след. Всё было уже давно сделано и сказано. Всё, что мне было суждено познать в этой жизни, я уже давно открыл для себя и проживи я ещё на Земле хоть сто лет, ничего нового я бы уже не узнал. Я мог предсказать сюжет любого фильма по первым его минутам, а развитие беседы по первым словам. Ощущение новизны давно оставило меня; жизнь не подкидывала мне уже удивительных находок, коими изобиловали мои детство и юность. И это, пожалуй, и было самым удивительным откровением последних лет. Я давно закостенел в своих суждениях и был уже физически неспособен на новые открытия.

Пришло время и мне уйти. Впервые в жизни я не страшился неизвестности. Я встречал её с распростёртыми объятиями, ведь впереди меня ждало что-но новое, неизведанное. Я закрыл глаза. Кто-то другой открыл их.

Мельбурн 2013

Добавлено (15.01.2014, 12:01)
---------------------------------------------
ты дописала? закончила?